Сегодня Удмуртия простилась с Виктором Михайловичем Походиным, государственным советником юстиции 2 класса, 17 лет возглавлявшим прокуратуру Удмуртской Республики.
В начале 2000-х годов, покинув пост прокурора Виктор Походин стал гостем редакции нашего журнала. Это интервью мы считаем возможным повторить сегодня.
Законы Ястреба
1983 году без мохнатой руки никому неизвестный Виктор Походин был назначен прокурором Удмуртской АССР. По его словам, эта должность досталась ему «собственным горбом и природной хваткой». Факт общеизвестный – 17,5 лет он прослужил на этом посту закону, народу и государству, а в общей сложности в органах прокуратуры – почти 40 лет. Как оказалось, к делу своей жизни Виктор Походин пришел совершенно случайно.
– Виктор Михайлович, как Ястреб (такое прозвище у Походина было в юности. – Прим. ред.), этот озорной, порой хулиганистый парень, стал прокурором?
– Закончив свою почти сорокалетнюю прокурорскую карьеру, я не могу ответить на этот вопрос. Могу сказать, что это точно была не моя голубая мечта. никогда не думал, что буду работать в правоохранительных органах, тем более в прокуратуре.
Я рос в очень сложных условиях. Мы жили в глухой деревеньке, которая называлась Березовка, хотя вся утопала в вишне, на Брянщине. Родители – простые люди, работали в колхозе. Рос я с мамой – отец погиб в первые месяцы Великой Отечественной войны. Приходилось выкручиваться, выживать, как сейчас модно говорить. Немцы перебили всю скотину и заняли наши дома, мы жили в огороде, в землянке. Буржуйку топили. Пойдешь в лес за дровами, а немец тебя вернет: то под зад даст, а то по морде съездит. Значит, печка будет нетоплена – запаса дров не было. Тяжело было, но мы как-то выжили.
После победы стало полегче, хотя разруха была страшная. Немцы, когда отступали, всю деревню сожгли, но наша хата, к счастью, уцелела.
А молодость есть молодость – как и всем мальчишкам, хотелось поиграть, поозорничать. Иногда озорство доходило до того, что нам серьезно доставалось.
Группа ребят у нас была. Конечно, не преступная. Я командиром большим не был. Ходили по деревням, по девкам: белорусским, украинским. Своих берегли на будущее. А к другим ходили, знакомились, проводили вечера. Часто случались выяснения отношений.
– Говорят, по молодости вы разгромили избирательный участок?
– Это особый случай, который мог изменить всю мою жизнь. До сих пор помню его и благодарен председателю сельского совета Артему Евстафьевичу Горелому. Он нас спас.
Выборы были, наверное, в Верховный Совет СССР. Было мне лет 18 или около того. Пришли мы на избирательный участок в соседнюю деревню Кириллово, уже употребивши самогона – водки мы тогда в глаза не видывали. Стали выяснять с кирилловскими отношения. Завязалась драка. В ход пошли подручные средства, имеющиеся на избирательном участке, – кабинки для голосования полетели… Мне досталось по левому плечу кочергой, так что рука отнялась. Тут появился Артем Горелый, сделал пару выстрелов вверх из пистолета для острастки. Короче говоря, нас из участка выгнали, «отловили» и увезли в райцентр, где посадили в КПЗ. Мы часов шесть-семь там отсидели. К вечеру Горелый приехал с плетью. Стал по одному выводить и бить – по ногам, по рукам, по телу, куда попадет. Потом посадил в машину и увез далеко в лес и там оставил. Дело не возбуждали, как-то, вероятно, прикрыли. Видимо, посчитали это за озорство великовозрастных хлопцев, но досталось всем: нам, матерям, отцам… Из-за нас было сорвано голосование, и на самом деле можно было «загреметь» на «пятилетку».
– Какими судьбами вы попали в юридический институт?
– Решение было принято в армии. Служил я в Грузии. Тогда я четко решил на родину в деревню не возвращаться, потому что ребята из того же Ростова, Брянска рассказывали нам совсем о другой, нежели у нас в деревне, городской жизни. И мы вдвоем с одним моим земляком, с которым вместе служили, решили – поедем куда-нибудь в город, устроимся на завод токарем или слесарем, приобретем специальность и будем жить.
Но политотделу надо было отправить 2 – 3 человека лучших военно-служащих (а я к таким относился) для поступления в юридический институт. И меня рекомендовали. Политотдел дал направление, и в 1957 году мы вдвоем были отправлены в Свердловск для поступления в институт. Экзамены были более или менее сданы. Был, правда, еще немецкий язык, которого мы просто не знали. И когда пошел сдавать экзамен по немецкому, я женщине-экзаменатору прямо заявил об этом. Она посмотрела так на меня, эта старенькая женщина-немка, и сказала: «Ладно, тройку я тебе поставлю. Если поступишь, я из тебя потом немца сделаю». Так и «договорились». Потом, конечно, пришлось изучать язык.
– Брянщина, Грузия, Свердловск… Как вы оказались в Удмуртии?
– Тогда существовало государственное распределение. В Свердловске я познакомился со своей будущей женой – она училась в музыкально-педагогическом училище. Ее распределили в Удмуртию, и я попросил комиссию направить меня туда же. Так попал в Удмуртию, и в 1961 году начал работать стажером-следователем в Сарапуле.
– Вы помните свое первое дело?
– Сложно сказать, какое оно было. Когда я приехал в Сарапул, там не было ни одного следователя с высшим образованием, но было два практика – матерые, зубры такие, следователи от Бога. Мой первый учитель, прокурор Сарапула Михаил Павлович Третьяков, в день моего приезда принес в кабинет четыре дела, положил передо мной на стол, развернулся и ушел, ничего не сказав. Я стал листать дела. По одному из них, по-моему, сроки уже истекли, в двух других – сроки на подходе. Теоретические знания – это одно, другое дело – практика. И я побежал к этим двум зубрам – к Петиримову с Кушниным – с вопросом: «Что мне делать?» Они подсказали, набросали план… Так и началась эта работа, без выходных, часов до одиннадцати вечера.
Но мне запомнилось одно дело, наверное, потому что по нему проходило большое число людей. Это кража на электрогенераторном заводе какой-то специальной стали. И вот этой группе людей, 8 или 9 человек, пришлось предъявить обвинение, потом передать дело в суд, и все они были осуждены. Тогда я получил от прокурора Удмурт-ской АССР премию. По-моему, 25 рублей. Большие деньги по тем временам.
– Чем для вас была работа в прокуратуре – интересное дело или, как говорится, вы тянули лямку?
– Эта работа мне очень и очень нравилась. Где-то, конечно, и лямку тянул. Ведь при расследовании уголовных дел существуют конкретные сроки, и их надо соблюдать.
– Сотрудники прокуратуры, с которыми вы работали, политики практически в один голос говорят, что секрет вашего успеха (а быть 17 лет прокурором республики – это, вне всякого сомнения, карьерный успех) – некое поразительное чутье, способности дипломата. На ваш взгляд, в чем секрет Походина?
– Хитрый, дипломат и прочее – все это, конечно, может быть. Но не это главное. Главное – это мой принцип, которому я всегда следовал: ни на минуту, ни на йоту не отступать от духа и буквы закона.
– Как это удавалось в советские времена, когда над законом была партия?
– Партия была, и это пресловутое телефонное право, о котором говорят и которое, без всякого сомнения, было, я не признавал. Это прекрасно знали все секретари, с которыми я работал: и в Воткинске, и в Глазове, и в республике. Прямого указания от секретарей Походину: «Сделай то или иное!» – просто не было! Это я со всей ответственностью заявляю и могу подтвердить одним примером.
Был такой ныне покойный Валерий Константинович Марисов, первый секретарь обкома. Крутой был человек! Все его просто физиологически боялись. Однажды в областном комитете партии шла планерка, и у меня в кабинете раздался звонок – срочно прибыть к Марисову. Срочно так срочно – машина под рукой, обком недалеко. Захожу: «Здравствуйте!» – «Здорово, прокурор, – отвечает Марисов. – Слушай, – говорит (а я стою в дверях), – давай-ка так. Поезжай в Киясово и посади там директора совхоза». Гробовая тишина, конечно, в зале. Я говорю: «Понял. Выеду в Киясово, посмотрю, чего он там натворил, и решу вопрос – сажать его или не сажать». А накануне оттуда вернулся председатель Комитета партийного контроля (КПК) и доложил Марисову, что в одном из совхозов по вине его председателя загублен картофель. Я приехал в прокуратуру, собрал своих лучших криминалистов для осмотра «особого места происшествия», взял главного агронома из Министерства сельского хозяйства, и мы выехали. Не доезжая до Киясово встретили уже поджидавших нас первого секретаря и председателя местного исполкома. «Сразу наручники наденешь или как?» – спрашивают. «Ладно, – говорю, – докладывайте, что и как. А лучше давайте сразу на место происшествия». Приезжаем – поле, картофель, стоит ботва, часть которой немного «хмурая», повялая.
Что произошло? Тракторист, который должен был боронить это поле, запил. За руль трактора сел его сын лет четырнадцати. И вместо того чтобы ехать вдоль рядов, он стал боронить поперек. Полгектара он так «наворочал». Понял, что наделал, побежал к отцу, тот доложил директору совхоза. Вот в таком состоянии поле и увидел представитель КПК. Председатель совхоза быстро договорился со школой: дали ребят, и они посадили вывороченный картофель на место. Через сутки этот картофель отошел. Короче, дело, как говорится, выеденного яйца не стоит. Ну, мы сделали цветные фотографии, агроном произвел свои расчеты, в райкоме объявили выговор, тракториста отстранили от работы. Утром, как и было оговорено, я появился в обкоме у Марисова, на совещании у которого сидели другие секретари. «Ну что, прокурор?» – с ходу спрашивает Марисов. Я говорю: «Ваше поручение выполнено. Вот мое заключение, вот заключение специалиста из Министерства сельского хозяйства». Он посмотрел, бросил бумаги на стол и сказал: «А-а, разве можно этому прокурору что поручать – толку от него никакого!» Я говорю: «Его сажать нельзя – оснований никаких для этого нет». Марисов в ответ: «Ну вот если осенью не будет собран нужный урожай, мы тебя исключим из партии!» – «Ну что ж, – говорю, – возьму под контроль, чтоб картофель рос как следует!» Секретари, конечно, сидят, репу чешут.
Вот так я выполнял указания партии. Можно было, конечно, взять и посадить, «накопать» и прочее. Зачем? Больше, сколько был у власти Марисов, никаких вопросов не было. Ни он, ни другие секретари мне никаких указаний не давали. Можно вспомнить Ленина, который говорил, что «закон – это мера политическая, это политика». В этом смысле можно сказать – я делал свою политику: проводил в жизнь политику партии и правительства через закон. Причем независимо от чинов, рангов и должностей – закон обязателен к исполнению для всех. У меня свое кредо на этот счет: «Не знаешь, как поступить – поступай по закону!» Всегда будешь прав. Естественно, какие-то компромиссы были, но подменять законность целесообразностью нельзя. Закон торжествует тогда, когда торжествует и справедливость.
– Вы работали и в советские времена, и в перестроечные, и в нынешние. Когда было большее давление со стороны власть предержащих на прокуратуру?
– Желающие покомандовать были во все времена. И в нынешние – тоже. Дело в том, что изменилась ситуация. Если раньше ни обком, ни Совет Министров Удмуртии не были поднадзорны прокуратуре, то с определенного времени прокуроры стали осуществлять надзор за органами государственной власти и управления. Поэтому председателю правительства позвонить прокурору и сказать «ты там сделай вот так» негоже было. Я б его куда подальше, извините, послал и сказал: «Ты командуй другими, я не твой министр. Я представляю интересы государства и закона в Удмуртской Республике». С этой точки зрения было легче. С другой стороны, стало и сложнее, потому что принимать решения и соответственно брать всю ответственность приходится на себя. Я ведь не мог по любому вопросу звонить тому же Степанкову, Илюшенко, Скуратову и кричать: «Помогите!»
– Вы уже четыре года в отставке. Не скучаете по прокуратуре?
– Отдать сорок лет служению закону и не скучать – наверное, я бы покривил душой. Конечно, я отслеживаю в рамках дозволенного законом то, что происходит в прокуратуре. Если успех – радуюсь, если «прокол» – так же переживаю, как и в свое время. Для меня сложно перерезать эту пуповину, просто невозможно. Я весь пропитан духом прокуратуры.
– Перефразируя известную фразу – трудно быть прокурором?
– Прокуратура обладала громадными властными полномочиями, и если нечестно исполнять свой служебный долг, предать забвению и нравственные, и морально-этические моменты, то можно было сломать любую личность, любого человека. И я, откровенно говоря, рад и горд, что у нас не было злоупотреблений властными полномочиями в большом масштабе и мы защищали интересы граждан. Может быть поэтому люди, которым нам удалось спасти жизнь, здоровье, честь, были благодарны работникам прокуратуры. Они были тогда и, я знаю, есть и сейчас.
«Деловая Репутация», 28 сентября 2004 года
