2 сентября 1831 года в России, на тот момент и без того богатой талантами, родился ещё один писатель, которому суждено было стать великим – в этот день из печати вышла первая часть гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки» (повести «Сорочинская ярмарка», «Вечер накануне Ивана Купала», «Майская ночь» и «Пропавшая грамота»). 

Безыдейный смех

Братья по цеху сразу и почти единодушно признали достоинства «Вечеров…» и несомненный талант сочинителя (случай для писательского круга исключительный), а сами «Вечера…» быстро стали обязательными к чтению для просвещённой публики. Как позже «Мёртвые души». Правда, если поэму читали и перечитывали, чтобы сквозь слёзы сочувствия и сожаления горько усмехнуться над замшелой российской действительностью, то к «Вечерам…» обращались исключительно для отдохновения, забавы, развлечения, чтобы ещё раз, как в детстве, пережить сладкий ужас описанных в них чудес и так же по-детски беззаботно и жизнерадостно посмеяться над приключениями их героев.

На сладком ужасе и беззаботном смехе строил Гоголь первую часть «Вечеров…». Рисковал, но на этот раз (в отличие от провального «Ганса Кюхельгартена») беспроигрышно. «Настоящих» ужасов, после Жуковского, немецких и английских романтиков, российскому читателю хватало. А вот сладкого ужаса (невсамделишного, рождённого комическими ситуациями или порождающего их) ему явно недоставало. Как и собственно комикования, беззаботного смеха (позже такой смех назовут «безыдейным») – в противовес смеху сатирическому и ироническому, которым современников Гоголя щедро потчевали Фонвизин и Крылов.

На день рождения первой книги «Вечеров…» русская литература в своих лучших образцах была избыточно серьёзной, поучительной и нравоучительной. Как писал Пушкин в «Домике в Коломне»:

Фигурно иль буквально: всей семьёй,

От ямщика до первого поэта,

Мы все поём уныло. Грустный вой

Песнь русская. Известная примета!

Даже развлекательные подступы к тому же материалу таких мастеров, как Орест Сомов («Сказки о кладах», «Киевские ведьмы», «Русалка»), Михаил Загоскин («Вечера на Хопре»), Н. Карамзин («Деревенские вечера»), В. Нарежный («Славенские вечера»), не давали результата, на который надеялся и который получил Гоголь.

Первая книга «Вечеров…» оказалась первым и на долгие десятилетия единственным противовесом, единственной компенсацией этой серьёзности, источником читательской радости, не требующей глубоких размышлений и обобщений.

Размышления и обобщения пришли намного позже, в трудах советских, российских и зарубежных гоголеведов – сегодня, пожалуй, самого креативного класса филологов.

Но Николай Васильевич писал не для них, а для рядовых читателей, не отягощённых многознанием. Рассказав Пушкину о реакции типографских наборщиков на свои «побасёнки», он вообще заявил, что является писателем «совершенно во вкусе черни».

Допускаю, что и этот рассказ есть одна из множества выдумок Гоголя. Тем не менее «Вечера…» стали больше, чем классикой русской литературы. Они вошли в школьную программу для младших классов и участвуют в формировании того «культурного кода», с помощью которого мы с самого нежного возраста, часто того не замечая и не осознавая, «читаем» своё и «украинское» прошлое, настоящее и, очень похоже, что и будущее. Сегодня именно эта сторона дела меня и интересует.

Миф об Украине

Дмитрий Быков, видимо, отдавая дань современной украинской филологии, заявил, что «Вечера…» – «это главная книга украинской литературы». Тут можно и поспорить, вспомнив хотя бы современника Гоголя Тараса Шевченко с его «Кобзарём». Но не стоит. А вот к его тезису о том, что Украина придумана Гоголем, стоит присмотреться.

Итак:

А. С. Пушкин: «Сейчас прочёл «Вечера близ Диканьки». Они изумили меня. Вот настоящая весёлость, искренняя, непринуждённая, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия!».

Е. Баратынский: «Ещё не было у нас автора с такою весёлою весёлостью, у нас на севере она великая редкость».

В. Г. Белинский: «Гоголь… принадлежит к числу необыкновенных талантов. Кому не известны его «Вечера на хуторе близ Диканьки»? Сколько в них остроумия, весёлости, поэзии и народности!».

Как видим, люди очень разных взглядов не только на литературу пишут, словно под неизвестную о ту пору копирку: «весёлость», «весёлая весёлость». Ну и как не поверить таким авторитетам и собственному восприятию? Как не впустить в свою душу и уже никогда не выпускать из неё гоголевский образ Украины? Как не сделать «Вечера…» единственной призмой, сквозь которую так радостно и приятно рассматривать эту яркую и свежую в своей первобытности собственную окраину, этот народ, который почти совсем как мы, какими мы были в нашем босоногом счастливом детстве или в «первых играх невозвратной юности» (слова Гоголя)?

Похоже, прав был М. Максимович, писавший в 1861 году: «Я и на старости люблю по-прежнему, как украинскую весну, весёлость первых повестей Гоголя, которыми он заставил смеяться весь читающий русский мир… Смех, возбуждённый 20-летним Гоголем, был всеобщий, не зависимый от знания или незнания Украины читателями, не проходящий и доныне».

Да, именно так: «всеобщий, не зависимый от знания или незнания Украины», поскольку автор «Вечеров…» «действительную жизнь своевольно пересоздавал и преображал в новое бытие».

Гоголь создал миф об Украине. Создал для любого, но прежде всего для русского читателя. И русский читатель его с благодарностью принял и присвоил. Тем более что миф был очень привлекательным: идилличным, лёгким, ярким, забавным, весёлым и вполне в духе любимых у нас размышлений о семье славянских народов, старшим братом в которой является, конечно же, русский народ. Народ, то ласково, то строго присматривающий за младшими неразумными сорванцами. Дань этой теме отдал даже Пушкин, ставивший этот вопрос предельно бескомпромиссно: «Славянские ль ручьи сольются в русском море? Оно ль иссякнет? Вот вопрос».

Не слились. И море не иссякло. Но инерция такого – сквозь «Вечера…» – восприятия Малороссии/Украины осталась и работает до сих пор. Именно ею во многом порождено и продиктовано сегодняшнее наше удивление, недоумение, непонимание всего, что происходит с Украиной и на/в Украине с 1991 года, наше противление такой Украине и несогласие с такой Украиной.

Это несогласие парадоксально: русская демократическая среда, всячески поддерживая любование гоголевской идиллией и поощряя Тараса Шевченко и близких ему писателей, помогала формировать украинское самосознание, крепко настоянное на размежевании с «москалями» – ворами, пьяницами и жестокосердыми соблазнителями наивных чернооких и чернобровых Горпин.

Нас ничему не научил ни мощный всплеск украинского национализма и сепаратизма в ходе Гражданской войны, ни история с УНА-УНСО и лесными братьями, схроны которых выкорчёвывали до начала 1950-х годов. Мы продолжали смотреть на Украину глазами «рудого Панько», аплодировать гопаку, по нескольку раз смотреть «Свадьбу в Малиновке». И в приступе заботы о «младшем брате» отдали ему собственные территории вплоть до Крыма, посадили его на скамью ООН. И последовательно занимались не только индустриализацией, но и украинизацией всей территории УССР.

Реальность всё дальше и опаснее уклонялась от мифа, но мы продолжали верить мифу и назначали своими послами на Украину то М. Зурабова, то В. Черномырдина. И действительно, кого ещё посылать к каким-то безостановочно поющим и пляшущим пасичникам и вечно подвыпившим каленикам?

И получилось ровно по незабвенному Виктору Степановичу, то есть «как всегда»: «глядь – в слуховое окно выставилось свиное рыло и хрюкнуло так, что мороз подрал по коже». То, что у Гоголя было плодом фантазии его простодушных героев, то, над чем мы от души потешались, обернулось реальностью, к которой невозможно ни привыкнуть, ни приноровиться.

Самый мощный и полноводный «славянский ручей» поменял своё русло и потёк неведомо куда, но уж точно мимо «русского моря». Да и само это море превратилось в гоголевский же «невский проспект», который «лжёт во всякое время».

Не Гоголь, а мы сами обманули себя. И русские, и украинцы. Одни – слепо поверив мифу, другие – перелицевав его.

«Гром, хохот, песни слышались тише и тише. Смычок умирал, слабея и теряя неясные звуки в пустоте воздуха. Ещё слышалось где-то топанье, что-то похожее на ропот отдалённого моря, и скоро всё стало пусто и глухо. Не так ли и радость, прекрасная и непостоянная гостья, улетает от нас, и напрасно одинокий звук думает выразить веселье? В собственном эхе слышит уже он грусть и пустыню и дико внемлет ему. Не так ли резвые други бурной и вольной юности, по одиночке, один за другим, теряются по свету и оставляют, наконец, одного старинного брата их? Скучно оставленному! И тяжело и грустно становится сердцу, и нечем помочь ему».

Литературовед, кандидат филологических наук, член Союза писателей России