То, что происходит с декабрём, подобно астрономическому транзиту. Это когда с точки зрения наблюдателя одно небесное тело проходит перед другим, заслоняя его часть. Декабрь почти полностью заслонен наступающим Новым годом: он живёт приуготовлениями к будущему и предвкушениями будущего, которое наступит с последним ударом Кремлевских курантов и будет лучше, счастливее и ярче, чем настоящее. Пренебрегающий настоящим, декабрь оказывается в нашем календаре самым призрачным и беспамятным месяцем. И даже если в разгар счастливой предновогодней суеты нет-нет да и кольнет сердце грустная догадка о том, что 31 декабря принципиально ничем не отличается от 1 января, мы отмахиваемся от неё, потому что рядом с трезвым знанием всегда должна жить вера в сказочное — мгновенное — преображение мира. Новогодняя ночь, а с ней и вся жизнь пусты и холодны без этой веры.
Он взял Париж, он основал лицей!
Отдавший себя в залог будущему, обещающий больше, чем способен дать, декабрь наложил отпечаток на многое из того, что происходило в Российской истории в этом месяце, и на многих, кто так или иначе был с ним связан.
В этом ряду стоит назвать одного из самых противоречивых и загадочных императоров и самодержцев Российских – Александра I Благословенного (этот титул присвоен ему после изгнания Наполеона из России). Даже сверхпроницательный Пушкин путался в показаниях об этом императоре, и весьма нелестные характеристики Александра I («Властитель слабый и лукавый, Плешивый щёголь, враг труда, Нечаянно пригретый славой») соседствуют у поэта с восторженными:
Полней, полней! и, сердцем возгоря,
Ура, наш царь! так! выпьем за царя.
Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал лицей.
У Пушкина были основания обижаться на своего тезку-самодержца за Южную ссылку. Но повзрослев и остепенившись, Александр Сергеевич, кажется, уловил главное в характере Александра I – «раб… сомнений и страстей». Вот о них и поговорим.
На декабрь приходятся и рождение (23.12.1777), и смерть (01.12.1825) Александра I. Он царствовал ровно половину из прожитых 48 лет и успел за эти годы успешно повоевать с Турцией, Персией и Швецией, разгромить непобедимую армию Наполеона, расширить владения Российской империи за счёт восточной Грузии, Финляндии, Бессарабии и Царства Польского, заменить петровские коллегии дожившими до наших дней министерствами и сделать образование в России общедоступным, а его начальную ступень – бесплатной. Именно Александр I освободил крестьян Прибалтики от личной крепостной зависимости, даровал Конституцию полякам и всерьёз задумался об отмене или хотя бы ослаблении крепостного права в России.
Чтобы снискать всеобщую любовь и благодарность, другому хватило бы одной лишь победы над Наполеоном, об источнике которой он удивительно точно сказал в Манифесте «О принесении Господу Богу благодарения за освобождение России» от 25 декабря 1812 г.: «Войско, Вельможи, Дворянство, Духовенство, купечество, народ, словом, все Государственные чины и состояния, не щадя имуществ своих, ни жизни, составили единую душу, душу вместе мужественную и благочестивую, только же пылающую любовь к отечеству, только любовью к Богу».
Но Александр, первым почувствовавший необходимость государственных перемен и попытавшийся двигаться в этом направлении, остался в национальной памяти человеком, который проиграл битву под Аустерлицем (2 декабря 1805 г.), сдал Москву французам и учредил военные поселения. В отличие от многих, кто правил Россией до и после него, Александр не умел и/или не хотел гнуть свою линию любой ценой, метался между просвещённым преобразователем Сперанским и ретроградом Аракчеевым, мучился от косности «материала», который ему достался, и от собственной нерешительности, в итоге потерял всякий интерес к власти и убивал оставшееся время в бесконечных и бессмысленных путешествиях по стране. Сама его загадочная смерть в захолустном Таганроге перекликается со смертью Л.Н.Толстого на станции Астапово: при всем своём разительном несходстве оба в итоге словно растворились в российских просторах.
«Всё-таки их надобно задушить»
В России государь, у которого трон не отнял души и сердца, должен быть готов к неприятным неожиданностям. Ранняя смерть уберегла от них Александра I, но не оставленную им Россию.
Даровав Конституцию Польше, Александр невольно подогрел в стране антипольские настроения (русские помнили, что вместе с Наполеоном в пределы России вступила и польская армия), а самим полякам внушил надежды на независимость. Всё это аукнулось польским восстанием 1830-1831 гг., а по сути – полномасштабной русско-польской войной (Александр разрешил полякам иметь собственную армию, офицерский корпус которой имел опыт побед летней кампании 1812 г.), которая дорого обошлась и победителям, и побеждённым. Брат Александра – Николай I — не был «рабом сомнений» и отличался довольно специфическим чувством юмора. Он жестоко подавил восстание и повелел построить в центре Варшавы крепость-цитадель. А 1 декабря 1835 г., ровно через 10 лет после кончины Александра I, водрузил на плацу цитадели 15-метровый чугунный обелиск в честь отца. В этот же день «лучших людей города» вежливо, но твёрдо принудили осмотрели цитадель и обелиск, а после экскурсии до них были донесены слова государя, что в случае повторения волнений крепостные орудия уничтожат Варшаву. Обелиск в честь Александра I благополучно простоял в центре польской столицы до тех пор, пока русские войска не покинули её в ходе I Мировой войны.
Польское восстание 1830 г. имело для России и другие последствия. Пушкин отреагировал на него знаменитыми «антипольскими» стихотворениями (наиболее известное из них – «Клеветникам России»). Его ближайший друг князь Пётр Вяземский осудил «патриотическую» позицию Пушкина: «Мне так уж надоели эти географические фанфарады наши: от Перми до Тавриды и проч. Что же тут хорошего, чему радоваться и чем хвастаться, что мы лежим в растяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч верст, что физическая Россия — Федора, а нравственная – дура». А другой Пётр – Чаадаев — наоборот, поддержал «наше всё»: «Вот, наконец, вы — национальный поэт».
Удивительное дело: три ярких «европейца» той эпохи спорят между собой точно так же, как нынешние «либералы» и «патриоты». Конечно, интеллектуальный и нравственный уровень представителей этих лагерей ныне сильно понизился, но предмет-то не изменился! Круг – наш особый исторический путь.
«Не пропадёт ваш скорбный труд…»
Но вернёмся в столицу Российской империи. Точнее — на Сенатскую площадь С.-Петербурга, куда к 11 часам утра 14 декабря 1825 г. офицеры-декабристы вывели около 800 солдат Московского лейб-гвардейского полка, отказавшихся присягать Николаю I. Через 2 часа к ним присоединились солдаты 2-го батальона Гренадерского полка и матросы Гвардейского морского экипажа. Боевого каре из 3 тысяч солдат и офицеров на площади перед Зимним дворцом и огромная толпа «черни», выражавшая сочувствие восставшим, вполне могли изменить ход отечественной истории. Не случилось. И в этот раз декабрь обещал больше, чем мог реально предложить.
А мы, отдавая дань личному мужеству декабристов и догадываясь о чрезвычайной запутанности этого исторического клубка, сегодня помянем генерала от инфантерии (пехотного генерала) графа Михаила Андреевича Милорадовича. Участник Альпийского похода, любимец Суворова, герой Отечественной войны 1812 г. и зарубежного похода, он участвовал более чем в 50 сражениях, отличался редким сочетанием какой-то запредельной храбрости и холодного расчёта, всегда был впереди своих солдат. И при этом – ни одного ранения, даже царапины. И его – выехавшего к восставшим со словами умиротворения — сначала ранит штыком поручик Е.П.Оболенский, а потом ему в спину стреляет отставной поручик П.Г.Каховский. Когда врачи извлекли из тела Милорадовича и показали ему пулю, он обрадовался, что она была выпущена из пистолета: «О, слава Богу! Это пуля не солдатская! Теперь я совершенно счастлив!». В этот же день – 14 декабря 1825 г. – генерал скончался. Перед смертью он попросил Николая отпустить на волю всех своих крепостных.
Обстоятельства гибели Милорадовича – яркая иллюстрация к тезису о том, что 14 декабря 1825 г. впервые в истории России выплеснулся наружу раскол не между сословиями, а внутри одного – дворянского – сословия. Того сословия, которое несколько веков было становым хребтом российской государственности. На Сенатской площади этот хребет был надломлен, и эта роковая травма в конечном итоге привел наше Отечество к трагическому 1917 году, в котором рухнула Российская империя, а вместе с ней и то, что можно назвать русской цивилизацией.
«Бить нас очень легко и удобно…»
Цивилизации не рушатся в одночасье. Их осколки потом долго переваривает новая эпоха. В нашем случает этой жестокой, но неизбежной работой занялась зарождающаяся советская цивилизация. Декабрь и тут остался верен своему характеру: его предложение принести настоящее в жертву будущему превращалось в требование, неподчинение которому грозило нешуточными карами.
1 декабря 1922 г. петроградское издательство «Радуга» начало печатать тоненькую книжку (каких-то 24 страницы), в которую вошли 2 сказки Корнея Чуковского — «Тараканище» и «Мойдодыр». Другой бы порадовался такому успеху, а Чуковский, подводя итоги года, записал в своём дневнике:«1922 год был ужасный год для меня… Я чувствовал, что черствею, перестаю верить в жизнь, и что единственное мое спасение — труд. С тоскою, почти слезами писал «Мойдодыра». Побитый — писал «Тараканище». Всюду когти, зубы, клыки, рога!».
Новой страной и новой культурой теперь управляли совсем не те люди, рядом с которыми формировался молодой, яркий, мало на кого оглядывавшийся критик и литератор Корней Чуковский. В предреволюционное десятилетие он находился в общей системе культурных координат с Ильёй Репиным, Владимиром Короленко, Алексеем Горьким, Блоком, Ахматовой, Маяковским, Мандельштамом. Те, кто после 1917 г. пришли им на смену, самоутверждались, вооружившись не умом и талантом, а «когтями, зубами, клыками и рогами». О критической стезе Чуковскому пришлось забыть, и детские сказки казались ему безопасной нишей. В 1924 г. вышла в свет «Муха-цокотуха» (первое название – «Мухина свадьба»), в 1925 г. – «Бармалей», в 1929 г. г. — «Доктор Айболит». Наивный Корней Иванович! Он не заметил, что новая власть уже занялась идеологической обработкой «подрастающего поколения». И сразу почувствовала в сказках Чуковского чуждые звуки. Первый удар был нанесён по «Мойдодыру»: Чуковского уличили в неуважении к пролетариям-трубочистам, в том, что он относится к своим читателям – детям – как к идиотам, а в строке «Боже, боже, что случилось?» увидели религиозную пропаганду. Следующий удар пришёлся по «Мухе-цокотухе»: в словах «А жуки рогатые, — Мужики богатые» комиссия Государственного учёного совета (!) увидела «сочувствие кулацким элементам деревни». На этой почве позже выросли мифы о том, что Тараканище – это Иосиф Сталин, а Мойдодыр — председателя Реввоенсовета Республики Лев Троцкий.
Потом будет опубликованные в «Правде» невнятные, но сердитые претензии Н.К.Крупской (1928 г.), и ответное письмо Чуковского, в котором он «отречётся» от старых сказок и пообещает написать сборник детских стихотворений «Весёлая колхозия» (слово не сдержал). Письмо дышит отчаянием: ««Я пишу эти строки, чтобы показать, как беззащитна у нас детская книга и в каком унижении находится у нас детский писатель, если имеет несчастье быть сказочником. Его трактуют как фальшивомонетчика и в каждой его сказке выискивают тайный политический смысл… Бить нас очень легко и удобно, потому что мы вполне беззащитны».
Нельзя быть настолько откровенным с властью. Но 1928 г. – это всё-таки не 1937. За Чуковского вступится А.М.Горький, который пока ещё сидел на Капри и мог себе позволить не согласиться с вдовой вождя мировой революции. Окрылённые «буревестником», письмо в защиту Чуковского, адресованное А.В.Луначарскому, подписали два десятка известных советских писателей, филологов и историков (в том числе Алексей Толстой, Михаил Зощенко, Юрий Тынянов, Евгений Тарле, Борис Эйхенбаум). Ходили они по самому краю: официозная критика назвала их «группой Чуковского».А в 1928 г. «группа» — термин, которым награждали политическую оппозицию: газеты и радио этого и следующих лет рассказывали о борьбе сталинского ЦК с «группой» Каменева-Зиновьева (1928 г.) и «группой» Бухарина (1929 г.).
К 1930 г. этот морок вокруг Чуковского и его сказок вдруг стал рассеиваться. Почему? Об этом остаётся только гадать. Всерьёз за писателей возьмутся позже, но Чуковского минет и эта чаша. Как бы там ни было, подрастающее поколение будущих строителей коммунизма не читало газету «Правда», зато знало наизусть все сказки Чуковского. Они были настолько популярны, что в 1930-е г.г. по их мотивам в нескольких городах СССР установлили скульптурные композиции. Самым известным был типовой фонтан «Бармалей» (круг из 6 детей, водящих хоровод вокруг крокодила) работы скульптора Р.Иодко. Такие фонтаны стояли в Воронеже, Днепропетровске, Оренбурге, Казани и Чернигове.
Ни один из них не сохранился. Но какое-то представление об этой скульптурной группе мы можем составить по знаменитой фотографии Э.Евзерихина, сделанной 23 августа 1942 г. на Привокзальной площади Сталинграда после массированного налёта немецкой авиации. Фотография эта стала одним из символов Сталинградской битвы.
Воистину, декабрь – месяц с отложенными последствиями. Не самый весёлый и жизнеутверждающий в нашей истории. Он подтверждает мысль современного философа о том, что в народ в России живёт памятью о катастрофах и ожиданием катастроф. Может быть именно поэтому мы в декабре подсознательно стараемся сократить этот месяц до минимума, нетерпеливо отсчитывая дни, оставшиеся до Нового года, на который и возлагаем все свои лучшие надежды. С наступающим Новым годом, друзья! Пусть он будет к нам добрее, чем его предшественники!
