Наш сегодняшний очевидный интерес к отечественной истории стимулируется из разных источников. В одном случае это источник официальный: родившаяся в 1991 году политическая система решила, что пора укоренить себя в большом времени. И начала искать те пресловутые «скрепы», которые покажут и докажут её не только юридическую, но и историческую легитимность и оправданность.
Другой источник, подпитывающий наше внимание к прошлому, слабо поддаётся государственному регулированию. Отношения с Украиной, судьба Крыма, реакция Европы и США на наши попытки перенести имперскую идеологию на межгосударственные отношения – всё это неизбежно будит и нашу, и чужую историческую память, извлекает из неё факты, настойчиво требующие осмысления в изменившемся контексте.
И есть ещё один, может быть, потенциально самый мощный, но пока плохо артикулируемый источник, который проявляется в нашем повышенном внимании не просто к истории, а именно к Большому Советскому Проекту. Роман Александра Терехова «Каменный мост» (М, Изд-во АСТ, 2008) – об этой нашей болезненной, но неизбывной привязанности.
Александр Терехов (род. 1 июня 1966 года, Новомосковск) – русский писатель и журналист. Сценарий Терехова в жанре мокьюментари был выбран среди десятка других продюсерами фильма «Матильда»
Да-да, это тот самый Александр Терехов, который написал сценарий фильма А. Учителя «Матильда», гремевшего на всю страну до выхода на экраны и забытого сразу после премьеры. В послужном списке Терехова есть ещё два романа – «Крысобой: Удивит. Похождения участника тайной операции по расширению «Золотого кольца» России» и «Немцы», за который он получил премию «Национальный бестселлер». Он о, так скажем, некоторых особенностях жизни и работы московских муниципальных служащих в эпоху Юрия Лужкова. Стоит почитать, тем более что с тех времён в этой сфере мало что изменилось.
«Каменный мост», если верить автору, писался с 1997 по 2008 год, когда и был удостоен премии «Большая книга» (830 страниц текста тут не играли никакой роли), переиздан в 2015-м, что ныне большая редкость, и опять не залежался в книжных магазинах. Что тоже встречается не часто.
Каменный (или Большой Каменный) мост – это один из мостов через Москву-реку, который соединяет Боровицкую площадь вблизи одноимённой башни Кремля с улицей Большая Полянка. На нём летом 1943 года разыгралась трагедия: сын наркома авиационной промышленности Владимир Шахурин застрелил дочь советского дипломата Нину Уманскую, а потом выстрелил в себя. Официальная версия случившегося – неразделённая любовь.
Но у этой истории могло быть и второе дно. Владимир Шахурин и Нина Уманская – старшеклассники некогда известной 175-й московской школы, в которой учились отпрыски руководителей СССР. В близких друзьях у них были дети наркома иностранных дел СССР Вячеслава Молотова и его заместителя Максима Литвинова, члена Государственного Комитета Обороны Анастаса Микояна, кремлёвского хирурга Николая Бакулева, комиссара госбезопасности 1-го ранга Станислава Реденса (расстрелянного в 1940-м), начальника Управления оборонной промышленности Госплана СССР Петра Кирпичникова и прочая, прочая, прочая.
Через 60 лет после случившегося поисками этого возможного второго дна и занялся рассказчик в романе Александра Терехова (на вопрос «почему» и «для чего» ответим позже). В достоверность полученных автором результатов верить не приходится. Терехов пишет в добравшемся, наконец, и до наших палестин жанре мóкьюментари (to mock – «подделывать», «издеваться» + documentary – «документальный»), т. е. псевдодокументалистики, в котором граница между реальными и вымышленными фактами и событиями размывается до неразличения и становится пространством игры авторского воображения. В нашем случае ещё и воображения рассказчика.
А разве человеческая память не есть самый полный и яркий аналог этого жанра? Разве она не играет с нами (и/или мы с ней) в ту же игру – не подставляет на место фактов их интерпретации, реконструкции или ремейки, не дописывает, не переписывает, не переставляет местами прожитые нами сюжеты, не тасует участников этих сюжетов, не выводит одних на первый план, а других – на периферию или в небытие?
Любое воспоминание, любой мнемонический акт есть акт творческий (в операционном, а не оценочном смысле): каждый человек, независимо от того, осознаёт он это или нет, постоянно выбирает необходимые только ему элементы «объективной» действительности, раскладывает их в своей памяти в только ему необходимом порядке и в соответствии с его неповторимой шкалой ценностей.
В этом особенность любых мемуаров, о которой хорошо знают добросовестные историки, и именно здесь кроется тайна удивительной памятливости стариков на давно прошедшее: они, как правило, не вспоминают, а пересказывают давно и окончательно обкатанную в уме, закреплённую в слове и комфортную для них версию того или иного события.
Но когда рассказчик у Терехова и его компаньоны начинают продираться через 60 лет, которые отделяют их от трагедии на Каменном мосту, когда находят стариков-свидетелей (а те, кто представляет для расследования хоть какой-то интерес, уже перешагнули через 75–80-летний рубеж), они постоянно наталкиваются на… пустоту или почти пустоту. Свидетели не хотят ворошить эту часть своей биографии, такую её часть. Для них она давно утратила актуальность, вышла из мнемонического оборота, свернулась на самой дальней полке памяти. И постоянно растущая масса этих свидетелей своими «воспоминаниями» или их отсутствием (дефекты нашей памяти тоже весьма примечательны и симптоматичны) не столько открывает, сколько перекрывает реальную картину.
И тогда рассказчик начинает перестраивать и достраивать размытые, сползающие в неопределённость показания свидетелей и на этой основе строить свою версию событий. И реальный, документально подтверждённый факт предстаёт перед нами как интерпретация второго порядка – как интерпретация суммы чужих интерпретаций.
А ничего другого нам и не дано, говорит Александр Терехов. Любое наше обращение к истории (к прошлому вообще) есть лишь подтверждение той её версии, которая уже существует в нашем сознании, уже предзадана им. В конечном итоге мы познаём не историческую реальность, не своё или чужое прошлое, а реальность своего сегодняшнего Я. Именно сегодняшнего, потому что завтра комбинация элементов, из которых сложена наша память, может поменяться.
Критики не раз отмечали, что Александр Терехов не любит своих героев. Не любит в том смысле, что часто рассказывает о них или заставляет их рассказывать о себе неприглядные, порой отталкивающие вещи. Думаю, что это не совсем так. Это не нелюбовь, а интеллектуальное и эмоциональное мужество, о котором писал ещё Пушкин: «И с отвращением читая жизнь мою, Я трепещу и проклинаю, И горько жалуюсь, и горько слёзы лью, Но строк печальных не смываю».
Чтобы приблизиться к пониманию себя (в этой сфере и другие существуют ровно для этого же), мы не имеем права отворачиваться от того, что наша память заботливо рассовывает по самым дальним уголкам и по поводу чего постоянно нашёптывает нам: «Да был ли мальчик-то, может, мальчика-то и не было?».
И мальчик был, и девочка была. И была школьная тайная организация «Четвёртая империя», которую возглавлял Владимир Шахурин. И была у этой организации цель: захват власти после ухода «железных» отцов:
Потомству не оставляли лучшего будущего – лучше некуда, всё, что у них было, дал император и отцы; но император уйдёт в землю, отцы – на персональную пенсию… по наследству опасливо передадутся дачи, машины, вклады, алмазные камни в ушах, но только не слава, не власть, не подданство Абсолютной Силе… И если Шахурин Володя хотел другой судьбы, он должен был собрать стаю верных и выгрызть свой век – взять власть, научиться повелевать прахом, человеческой однородной в общем-то массой, подняться на идее…
Вот они, ключевые слова: ИДЕЯ и АБСОЛЮТНАЯ СИЛА. Нашу память, а вместе с ней и наши представления об истории организует время, в которое мы живём и которому принадлежим. «Каменный мост» – роман о людях, которых эпоха заставила совершить, казалось бы, немыслимое – отказаться от личной правды, личной памяти. Личная жизнь была, и была не менее разнообразной (или однообразной), чем в другие эпохи. А память была общей, надличной, той, которую организовала Идея и Абсолютная Сила, воплощавшая эту Идею. Потому и получалось, что тереховский рассказчик и его коллеги постоянно спрашивают тех, кто испытал на себе эту Абсолютную Силу, о том, о чём они не могут вспомнить за отсутствием предмета вспоминания.
Прошли все сроки давности, отклеились и раскрошились печати «Совершенно секретно» с пыльных картонных папок, а жизнь Шахурина (Шахурина-отца. – В. Ч.), как жизнь любого имперского сокола, как была, так и осталась сочетанием абсолютной прозрачности с абсолютной непроницаемостью. Отдал душу делу коммунистической партии, строил коммунизм на земном шаре, до смерти называл императора Отцом (даже после шести лет в одиночной камере по «делу авиаторов») – выполнил своё обязательство перед Империей, обещавшей ему (как и всем, кто признавал свою мнимую вину перед расстрелом) что-то, по силе сравнимое с бессмертием – обязательство отдать ей, Империи, всё и лично, вне железного марша, не существовать.
Имперские соколы так и жили – вне личного существования, личной памяти, которую они сами едва ли не хирургически удалили из своего мозга. Поэтому даже если и оставили после себя мемуары, то в них не найти «никакой любви. Никаких там детишек и карточных игр, родительских собраний, футбола, красивых баб, просмотров кинофильмов… никаких похоронок с фронта и старух в сожжённых деревнях, разрухи и людоедства»:
Не поднимая глаз от борозды, растворяясь в цитатах классиков марксизма-ленинизма… они уходили, сильно изменившись в гробах, успев прошептать, пока съезжались крематорные ворота, самое главное – пару легенд про императора: хоть и обидел, хоть перестал звонить и вызывать, но в марте сорок шестого взял вдруг и – поставил стул в первый ряд маршалов на парадной фотосъёмке в Георгиевском зале – и на тот стул меня молча усадил – своей рукой! – и что может быть выше? – прощайте, товарищи!
Тут самое время вернуться к вопросу: а что ищет человек, родившийся в СССР на его излёте или в России на рубеже XX–XXI веков, в той великой и страшной эпохе? Почему приковано к ней его внимание? Что он хочет увидеть, до рези в глазах всматриваясь в мутную толщу времени?
Если отнять у героев романа возможность вести расследование, то окажется, что жить им больше нечем. Без постоянного соприкосновения с той эпохой эта жизнь утрачивает какое-либо приемлемое содержание. Или – иначе – та эпоха (и только она!) наделяет эту жизнь целью и смыслом. Без которых становится тленом, сокращает человеку дорогу к смерти. Не случайно первое название романа – «Недолго осталось».
Мы ищем в Большом Советском Проекте то, чего нам так недостаёт в нынешней жизни – масштаба и размаха, соразмерных нашей географии и нашему представлению о своём предназначении в большой истории. Нам интуитивно не хватает участия в переустройстве мира на основаниях, равно приемлемых (справедливых) для большинства и, значит, оправдывающих, компенсирующих любые личные утраты.
Формализация нашего участия в переустройстве мира, а потом (после 1991 года) и отчуждение от него привели к тому, что мы начали утрачивать общую память, а она перестала участвовать в становлении личности и самоопределении государства. Большое время и Большое пространство дробятся на постоянно сокращающиеся автономные отрезки, в которых человеку доступны формы и способы лишь частого существования. Развалины Империи выглядят совсем не так, как нам представлялось в самом начале этого увлекательного процесса.
Для тех, кто сохранил общую память о Большом времени и Большом пространстве или прикасается к ней, болезненный интерес к Советскому Проекту, его имперскому стилю и духу – это не тоска по сталинизму. Это проявление недоверия к тому, что взрастает сегодня на их руинах, что способно светить только отражённым от них светом.
С диагнозом, поставленным Александром Тереховым, трудно согласиться, его почти невозможно принять. Но и противопоставить ему – нечего.
