Среди женщин стремление к бездетности встречается редко. Гормоны, общественное мнение, пресловутый стакан воды оставляют немного пространства для жизненных манёвров. Среди мужчин ситуация обратная. Лишь немногие ныне мечтают о семье, о семерых по лавкам. Остальные же… О! Берегут свою свободу!
Ох уж эта воспетая мужская свобода. Ведь если я бездетен, то я смогу… Смогу… Дальше следует вздох полной грудью и взор, устремлённый вдаль. И во взоре этом читаются покорённые неизведанные планеты, пересечённая Антарктика, сражения с дикарями и создание невиданных летательных аппаратов. А на деле? А на деле у многих это игра в танчики в продавленном кресле неубранной квартиры. Для неосвоивших компьютерные игры великая мужская свобода весьма конкретно измерима в пиволитрах и футболочасах. Такая вот трагикомедия.
Однако многие – это далеко не все. Я искренне надеюсь, что среди читателей журнала те, кто ещё не обзавёлся потомством, воздерживаются от сего, преследуя действительно красивые цели. Признаться, я сам не преследовал никаких целей. Подобно поручику, мне нравился процесс, но детей я, мягко говоря, недолюбливал. Ведь слово «дети» для меня было синонимично бардаку, шуму, суете и прочему, обозначающему всякое ненужное мне вовсе беспокойство.
Я любил свою жизнь. Она была воплощением моих мечтаний и служила источником зависти серьёзных мужчин с многомиллионными счетами в банках, с коими по разным причинам меня сводил случай. Как мечтал с детства, я жил в вечном лете. При желании я отправлялся на необитаемые острова и обретался в пальмовом шалаше, наслаждаясь негой. Когда была к тому охота, с удовольствием исследовал пути, открытые Томасом Вульфом или Тимоти Лири.
Подобно персонажам Керуака, мотался по дорогам, спал, где придётся, то на саманах, то в пятизвёздочных отелях и общался с интересными мне людьми. Устав от суеты, закрывался на полгодика в монастыре, спрятанном в джунглях, или уходил слоняться по гималайским отрогам, где столь сладко посапывать трубочкой хорошего табака под звуки закипающего на огне кофе и журчащего неподалёку ручейка. Или, напротив, иной покой был мне ближе, и в небольшой хижине с балкончиком, выходящим на океанский горизонт, я с головой отдавался литературе: гамак, кальянчик, чайник, книги.
И снова столь милая моему сердцу карусель приходила в движение, и уже нёсся на мотоцикле по дорогам, притулившимся к склонам узкого ущелья или среди бескрайних рисовых полей, где кажется, что молодые побеги стоят в облачном небе. Или любовался со спины верблюда струящимся по бархану песком.
И вот вся жизнь! Круженье, пенье,
Моря, пустыни, города,
Мелькающее отраженье…
Очень люблю Гумилёва. Возможно, потому, что в жизни моей очень многое созвучно ему. Часто читая его стихи, я совершенно искренне читаю их от себя. То есть от опыта своей прожитой жизни.
Бушует пламя, трубят трубы,
И кони рыжие летят,
Потом волнующие губы
О счастье, кажется, твердят.
И вот опять восторг и горе,
Опять, как прежде, как всегда,
Седою гривой машет море,
Встают пустыни, города.
Пустыни… Города… Мою бороду ещё не украшала седина, и темечко не блестело под волосами. Образ беззаботного бродяги был привлекателен весьма. И трепетали мириады бабочек, и во многих глазах зажигалась искра. И я не был скупцом, не обижал бабочек и щедро делился историями и нежностью, накопленной в одиноких скитаниях. Искры в зелёных сменялись огнём в карих, страсть в чёрных сменялась бездонностью голубых.
…без суждений вздорных
Я четырежды должник
Синих, серых, карих, чёрных.
Как четыре стороны
Одного того же света,
Я люблю – в том нет вины –
Все четыре этих цвета.
Такой мне и виделась моя жизнь в грядущем. Думал, ещё лет 20–30, если не оставлю бренное бытие после очередной малярии раньше, поброжу по прекрасному этому свету. Потом найду себе небольшую скромную обитель (с хорошим видом) и до скончания дней углублюсь в изучение и практику медитации и созерцания. И, собственно, всё к тому и шло прекрасным образом, но…
Много звёздных ночей, много огненных дней
Я скитался, не зная скитанью конца,
Я смеялся порывам могучих коней
И игре моего золотого кольца.
Там, на высях сознанья – безумье и снег,
Но коней я ударил свистящим бичом,
Я на выси сознанья направил их бег
И увидел там деву с печальным лицом.
В тихом голосе слышались звоны струны,
В странном взоре сливался с ответом вопрос,
И я отдал кольцо этой деве луны
За неверный оттенок разбросанных кос.
Но вот мне повстречалась Она. Конечно же, я не сразу разглядел эту заглавную «О», но со временем… Мы познакомились в Камбодже, где я на ту пору работал инструктором по подводному плаванию. Это была основная деятельность, но не единственная. По случаю я помогал с решением разных технических или экспедиционных задач и немного показывал желающим эту своеобразную страну.
Мне представили двух подружек, решивших начать знакомство с Юго-Восточной Азией, присовокупив просьбу поспешествовать им в этом. Руины заросшего лианами храма Анкор, дикие безлюдные пляжи, звёздочки планктона, превращающие твоё тело в созвездие, коли погружаешься в океанскую воду безлунной ночью, светлячки, усыпавшие луг…
Мы сошлись на любви к кошкам и Индии. С ней было… Нет, спокойно – не то слово. Я тогда вообще редко беспокоился. С ней было уютно. Она была чужда всякого позёрства. Она танцевала для меня, а я рассказывал истории, которые её занимали. Я многому у неё научился и, надеюсь, хоть немного научил, как можно смотреть на мир…
Потом на две-три недели она прилетала повидаться со мною во Вьетнам, в Таиланд, в Непал. Потом прилетела вытащить меня из индийской тюрьмы… Между её визитами жизнь опять входила в привычное русло: эти монастыри, хижины… Мне было с ней донельзя хорошо, но я по-прежнему не хотел ничего менять и очень дорожил своей свободой. Она же, как мудрейшая женщина, никогда ничего и не просила.
В один год она смогла вырваться на более долгий срок. Мы понемногу пожили в нескольких странах, затем надолго осели в Индонезии. И вот, в кратере вулкана к нам пришла наша дочка. Ну, то есть как в кратере… На острове Суматра есть гигантский вулкан Тоба. Вулкан давно потух, кратер заполнился водой, и получилось огромное озеро. И вот на озере том есть остров Самосир, а на острове несколько деревень, в одной из коих мы и пребывали. Озеро окружено четырёхсотметровой кальдерой вулкана, отчего ощущение пребывания в кратере присутствует во всей полноте.
Я был не против того, что у неё будет ребёнок, но я по-прежнему очень любил свою жизнь такой, какой она сложилась. Она? Она не требовала от меня ничего.
«Вчера вечером я родила девочку…» – сообщение застало меня в Бангкоке. Что я почувствовал? Даже не просите – не смогу сформулировать. Всколыхнулся пласт «долга», но я отмёл это, следуя принятому когда-то решению считать должным лишь обещанное. Товарищ, бывший со мною на ту пору, поздравил меня и налил полстакана виски. Словно повинуясь установленной традиции, на каком-то автопилоте я опорожнил предложенное. (Фу, ужас, как же я не люблю алкоголь!)
Потом она посылала мне фотографии и небольшие видеоролики. Дочурка была прекрасна. Но, любуясь ею, я сдерживал рвущуюся наружу нежность, раз за разом напоминая себе, что дети – это бардак и суета, шум и грязь, ненужная ответственность и конец. Конец любимому образу жизни, единственному, коим я желаю жить, а значит, и жизни вообще. Иногда, правда, оковы слабели, и я писал и начитывал голосом небольшие стишки и потешки, или напевал для неё колыбельные.
«Приедь, посмотри, какая она чудесная. Просто напитайся от неё и уедешь обратно…» Я прилетел из Непала, когда дочке уже минуло пять месяцев. Дочка… Даже в сфере эмоций и чувств мы привыкли апеллировать к прошлому опыту, словно из кусочков уже знакомого создавая мозаику настоящего. А если что-то ново совершенно? Такою бывает первая смерть и… И рождение.
Было удивительно, непонятно, странно держать на руках свою дочку. Было страшно держать на руках такого малыша – я ведь тогда и слыхом не слыхивал о бэби-йоге, был уверен, что малыши очень хрупкие, и у них тут же что-нибудь оторвётся или отломается, стоит только их повернуть не тем боком.
А потом я стал встречать её улыбку. Меня разрывало от ощущения, что я не заслужил её, и от готовности разбиться в лепёшку, но сделаться её достойным. Мне не передать, что значит почувствовать себя истинной опорой, монолитом, когда маленькие ручки обхватывают твой палец… И это так удивительно – целого обхвата хватает только на один твой палец…
[su_quote]Страшно не то, что мы теперь взрослые, а то, что взрослые – это теперь мы (шутка с просторов Интернета).[/su_quote]
Все монастыри, все мои практики, все прочитанные книги стали нужнейшим инструментом. Я даже не представляю, как справляются люди, не имеющие в багаже подобного опыта. И как никогда это нужно, чтоб сломать уродливые схемы воспитания, вложенные в нас в собственном детстве.
Нельзя! А почему? Действительно ли это плохо или вредоносно? Действительно ли так сложно и дорого разрешить радость? Почему мы так крепко забыли себя и лупим бездумно фиксированными запретами, вместо того, чтобы сорадоваться?
Лужа на полу? Но ведь брызги! Как можно сидеть в тазу и не брызгаться? Это же мир! Это Действие! Это Жизнь! А лужу можно вытереть или поставить таз в корыто, чтоб вода не текла на пол. Неужели лужа стоит этого смеха? Неужели мы хотим видеть унылые овощи вместо своих искрящихся малышей?
Всему этому приходилось учиться. Учиться взвешивать. Учиться искать формы взаимодействия и методы воздействия. Всё это было до невозможности сложно и до невозможности интересно. Дочка стала для меня истинным наставником и действительным испытанием. Думаю, долгие годы монастырских ретритов не смогли трансформировать меня более, нежели несколько месяцев с малышом.
[su_quote]Папа – лучший аттракцион. И я хохотал до слёз в ответ на её счастливые визги. А когда я так смеялся до того? Может, лет 30 назад?[/su_quote]
Да, до 2,5 лет папа не то что не очень нужен (если не принимать во внимание формирование представления о мироустройстве), но во многом является урезанной формой мамы (особенно для малышей, кормящихся грудью). А вот к трём просыпается личность, пробуждается стремление познавать и экспериментировать, сопоставлять и описывать. К трём годам папа нужен уже сам по себе. Папа по-прежнему лучший аттракцион. Только папа может подбрасывать на три метра, крутить за ногу и ловить с забора. Только папа… Ты становишься нужным. Нет, не за прыжки и аттракционы, а сам по себе. Таким нужным, каким никогда не был ранее ни для одного человека. И эта нужность… Даже Нужность становится огромным цензором твоих поступков и решений.
И нежность. Вернее, Нежность. Это океан, это безграничность космоса. Это мир нежности! Да, я знавал женское тепло и ласку, но это «папочка, папочка», распростёртые ручки, бег навстречу и прыжок на шею… Океан. Безграничность, неведомая ранее.
Новое, новое, новое буквально на каждом шагу, даже если казалось…
Лучший кусок. Да нас учили, что лучший или больший кусок нужно отдать. Да, мы делали так, ибо так правильно, а быть правильным хорошо… Но – когда хочется… Хочется отдать лучший кусок, лучшее место, лучшее… Ведь ты уже давно оставил возраст, когда верил в Деда Мороза, позади и тот, когда не верил. Пришла чудесная пора быть им. А быть им восхитительно, искренне радоваться возможности отдавать, и ликовать, коли дары твои приходятся по душе. Это чувство – нечто совершенно новое, и оно удивительно!
Или чувствовать чужую боль. Много книг и слов о том, но как это возможно? А ныне десятикратную свою пережить проще, нежели ранку малыша.
А потом начинается удивительный мир вопросов, и ты сам, стремясь найти ответ, узнаёшь многое. Вы знали, к примеру, что комета может лететь хвостом вперёд? Зависит от того, в какую сторону от солнца она движется. А ещё я раньше думал, что комета – это кусок камня, а вовсе не огромное облако кусочков с небольшой сердцевиной смёрзшегося в ледяную глыбу газа. «Папа, а что такое комета?» – спросила дочурка, слушая сказку про муми-троллей.
Химия, физика, ботаника оказываются дисциплинами, хранящими огромное количество открытий. И папа не может не знать что-либо, но может повременить с ответом до завтра, погрузившись до той поры в мир удивительных для себя открытий…
И это «папа, научи…», заставляющее собраться, найти слова, образы, пути. «Папа, научи медитировать», «Папа, научи разводить костёр», «Папа, а что такое огонь?». И я ищу слова, образы, пути, чтоб объяснить малышу как работает ум, объяснить трёхлетнему малышу, что такое поток ионизированного газа. И мы уходим в лес и разводим костерок. Или я строю камелёк прямо на крыше, где дочка на веточке жарит испечённый мною хлеб.
«Папа, вот тебе веточка сухая, трубку зажигать…» «Папа, расскажи сказку» – и я рисую миры, где живут мои друзья – волшебный кот и драконы. Миры, где живу в полноте, рассказывая дочке о наших с ними приключениях.
И такая тонкая, но такая явная обнажается грань между вымыслом сказки и ложью. Ведь не может быть детства без Деда Мороза. Но папа никогда не врёт!
И эти бесконечные череды вопросов «почему» и «зачем», сподвигающие тебя самого разобраться в явлении, действии или поступке до самого глубинного основания. И создавая привычку, задаваться этими вопросами прежде чем принять любое решение.
Множество открытий о себе, столь спокойном и умиротворённом. Когда дочка впервые серьёзно разбила нос, и я увидел пол, обильно окроплённый её кровью, подумал: «Как хорошо, что в этом никто не виноват». Сидящие в глубине демоны готовы были сорваться со всех поводков и в клочья порвать виновного, случись таковой.
Ты бесконечно учишься. Учишься наставляя. Учишься наблюдая. Только общаясь с ребёнком понимаешь, что эмоциональная инерция вовсе не обязательна. Осознаёшь, что через мгновение после искренних слёз возможно столь же искренне смеяться…
Благодаря дочке я обрёл недюжинное терпение. Я научился не обижаться и не злиться, если события случаются иначе, нежели я представлял или планировал. Я научился принимать и уважать другого человека, невзирая на возраст и жизненный опыт.
Конечно, наша жизнь не похожа на сплошной зефир, как может показаться с моих слов. От сплошного зефира точно будет несварение и кариес. Наша жизнь больше похожа на море. Всегда разное, но всегда гармоничное. Бывает, море бушует, и я ору: «Стоять! Нельзя!!», и малыш впадает в ступор, а потом разражается рёвом. И позже, успокоив ребёнка и свой ужас, в сотый раз объясняешь, что нельзя пытаться схватить всех подряд змеек и да, крайт – очень красивый, но его надо оставить в покое и не пугать (а потом «Почему укусит? Почему умрёшь? А что значит «умрёшь»?).
Бывало, я приходил в бешенство от разорванных на полосочки столь редких здесь бумажных книг. И хвала моей женщине, учился понимать – не назло, не со зла…
Мы пробыли в России всего несколько месяцев. А затем все вместе улетели в любимую мною Азию, где дочка сделала первые шаги, научилась плавать и понимать кроме русского ещё пару языков. И, казалось бы, моя жизнь сильно изменилась: за исключением моей жены из неё исчезли женщины (ну, не то чтобы я себе всё поотрывал по библейским советам, но всякие отношения ныне не уходят за уровень платонических, и это общение оказывается много интереснее и глубже); мы по полгода остаёмся в одной стране, а зачастую в одном месте; домику, нависшему над водопадом, теперь предпочитается безопасное местечко с садом, желательно поблизости от других детей. Но я думаю, количество сменилось качеством, глубиной, интенсивностью. И право же, поорать с дочкой песенки много интереснее невнятных вечеринок (хотя мы с удовольствием посещаем дружеские джемы, особенно где ребята подыгрывают ей, что-то увлечённо поющей в микрофон), а песчаные замки – только папа может придумать целую страну с тайными озёрами, тоннелями и речками. Сделанного для неё воздушного змея я отдал, только когда сам наигрался…
Как говаривал персонаж Папанова, «нет такого мужа, который хотя бы на час не мечтал стать холостяком». Накатывает и на меня. Особенно когда встречаешь друзей, и те увлечённо рассказывают, как обходили посты на Килиманджаро или как готовятся сплавиться по Амазонке. Но это редко. Чаще, когда я сижу на ежегодном месячном медитационном ретрите или веду группу в Гималаях, или мало ли что ещё удаляет меня от родных, я хочу вернуться. Хочу возиться с дочкой, баловать её своими тортиками и рассказывать сказки. Потому что жизнь с нею – это Жизнь с наибольшего возможного «Ж».
