Приближалась необходимость обзавестись тёплой обувью, одеждой, ночлегом…
И как-то вдруг неожиданно глубочайше прочувствовал, что всю свою осознанную жизнь я пребывал в ожидания лета. Время летних каникул, остававшееся от экзаменов, пролетало единым мигом, а что оставалось от тёплой поры во времена деловой занятости, не стоит и вовсе упоминать. Девять месяцев в году на протяжении 20 с лишним лет!..
Одним словом, будто Петроний Арбитр из романа Хайнлайна, я отправился на поиски своей двери в лето.
Как и любой советский ребёнок, я знал, что совсем не всё, что показывали в мультфильмах, отражало действительную реальность. Чебурашек совершенно точно не было, но вот аналог Чунги-Чанги должен был существовать наверняка. И обретение пути к этому «чунгному» острову означало обретение лета.
Ушел в поход
31 января (по ряду причин раньше не вышло) 1998 года, имея наличностью 150 долларов британских колоний Нового Света, заграничный паспорт с индийской визой и нехитрый скарб, к коему добавился котелок и добротный килограммовый топорик на ореховой ручке, я вышел из Москвы. Я ступил на южную трассу, что через Тулу и Ростов привела меня во Владикавказ, а затем далее – в Тбилиси, Ереван и, наконец, к иранской границе. Так потихоньку-потихоньку, иногда со скрипом, начала открываться пресловутая дверь.
В Иране и Пакистане, кои мне посчастливилось пересечь, днём тоже было достаточно тепло. Но истинное – настоящее, реальное, зелёное, цветущее, полное сочных плодов, волшебных запахов и птичьего щебета – лето почувствовалось лишь тогда, когда 26 февраля того же года я пересёк границу с Великой Бхаратой – Индией. У меня осталось 20 долларов, я не знал ни слова ни на одном языке, кроме русского, карта, срисованная карандашом со школьного атласа на клочок бумаги, заканчивалась пересечённой границей. Но все эти вводные не имели никакого значения – я пришёл в своё лето. В своё вечное лето.
Сама природа, поток, провидение, божественные длани, назовите как угодно, понесли меня далее. Я не ведал нужды и находился в беспрестанной эйфории. Я знал, что номинально наступила весна, и в некоторых регионах России уже начал таять снег, но…
Я ликовал, испытывая желание укрыться в тени, воспевал жгущий ноги песок, улыбался жаркому ветру, врывающемуся в окна поезда…
С той поры я единожды возвращался в Россию. Осознав глупостью стремление к новым землям, когда родная сторона неизведана и на малую толику, следующие шесть лет я колесил по России. Каждый круг – от Петербурга до Владивостока и обратно – занимал порядка двух лет. Три круга. Шесть прекрасных, удивительных, увлекательных лет, наполненных новыми городами, горами, озёрами, лесами, безумными проектами, чудесными людьми и… И ожиданием лета.
В ноябре 2005 года, собрав сумму, необходимую для оплаты визы и билета в один конец (к слову, работал я в Ижевске, где у меня по сей день сохранилось множество добрых друзей), я снова отворил свою дверь…
Солнце безбожно бликовало, заставляя щуриться. Вода была лишь на 6-8 градусов прохладнее тела. По локтям и подбородку стекал сладкий сок. Это было в Андаманском море. Я взял пару манго и зашёл в воду. Надкусив кончики, попытался выпить сок, но плоды были настолько спелые, что оранжево-жёлтая кожица лопнула и сладчайшая мякоть брызнула на руки. Океанская волна, невысокая в крошечной песчаной бухте, окружённой скалами, тут же смыла её. Покончив с фруктами, я лёг на спину. Мягко баюкал прибой, в бездонной вышине пролетали облака и проплывали птицы, грело солнышко…
«Первое января», – сказал я себе. Потом повторил снова и снова, и ещё раз, вслушиваясь в звучание этой фразы в столь необычном антураже. И, поверьте, мне очень понравилось. Должно быть, этот миг стал некой точкой невозврата, и жизнь моя, и до того достаточно насыщенная, превратилась в волшебный калейдоскоп. Замелькали города и страны. Суровые восьмитысячники за пару дней сменялись жаркой пустыней, ей на смену приходила прохлада колониальных португальских городков. Черепичные крыши сменялись соломенными; блестящие изразцовые пагоды чередовали древние руины, оплетённые лианами…
И даже новый год (вернее, Новый Год) перестал быть чем-то однозначным и стабильным. Словно герой Уэллса, я перемещался по разным календарям. Привычный 2009-й сменялся 1431-м, и с маленьким осликом, нагружённым моей нехитрой поклажей, я бродил меж бледно-розовых, словно выжженных или отсыпанных из печного шлака, холмов. И истинно окружал меня век XIV-й, глядящий на меня бородачами в домотканых халатах, вспахивающих каменистую почву простой сохой. И живыми картинками распахивалась сокровищница пушту, столь искусно созданная Ахмадом Маулави. О, как приятно было, промёрзнув на перевале, обнаружить внизу горячие душевые – хамам…
Страна безмолвия, страна ушедших, Афганистан всего за пару суток сменялся жарким Сиамом. Из века XIV-го я за пару суток оказывался в XXVI-ом, попав в аккурат на празднование нового 2552-го. А менее десяти часов дороги бросали меня оттуда в 2065-й, уже наступивший в маленьких деревушках, прилепившихся к склонам Гималайского хребта. Здесь было ещё чудеснее, ибо чуть выше по долине крестьяне отмечали 2087-й, а за перевалом в соседней долине ожидали нового 2889-го…
Исчезла даже эта 12-месячная размеренность: бывало, он привычно приходился на январь (хоть и не всегда на первое число), то вдруг праздновался в середине июля; те, что отмечались в феврале, почти сливались с январским, а вот те, что отмечались в марте или апреле, отличались сильнее; где-то я отмечал новый год почти одновременно со своим днём рождения (в октябре).
Оливье или селёдка под шубой на столе (признаюсь, что и стол как таковой попадался достаточно редко) воспринимались как полустёршееся воспоминание о давно прочитанной книге (ушедшем сне или забытом кино). Мандарины, конечно, случались, но их чаще рвали с дерева, а на перечисление всех встречавшихся, пришедших на смену привычным салатикам, яств потребуется отдать весь журнал.
Да и само празднование чрезмерно далеко от столь привычного многим застолья под вечный фильм Эльдара Александровича (хоть я и сам, случалось, на берегу Аравийского моря смотрел оный в один из Новых Годов).
Где-то новый год отмечается полной тишиной. В этот день никто не разговаривает громко и не выходит на улицу (а уж работать и даже приготовить поесть считается верхом кощунства).
В месте ином по улицам катятся горящие бочки с дёгтем, или изо всех окон льётся вода, или летают драконы… Пошуметь (поорать, повзрывать и даже пострелять) любят во многих странах, а вот огромные костры, где люди сжигают старые вещи (или кусочки теста, которые предварительно покатали по всему телу), встречаются реже.
Вместо привычных ёлок несложно встретить наряженные абрикос, мандарин, манго, персик или… Или грабли (хотя, конечно же, наряжают последние вовсе не как аналог ели, которая в свою очередь является аналогом пальмы…).
А вот предновогодняя встреча с шаманом, гадающим на яичном желтке и пиве, с целью услышать предсказание будущего очень похожа на новогоднюю речь… Но, право же, у них это в частном порядке, очень индивидуально и без нормального задника, вроде башенных часов.
О чём же это я? Начал о лете, закончил новым годом… О многообразии? Да, конечно, о многообразии тоже, но самое главное, как всегда, о мечте. Стремление к мечте, движение к мечте – истинной, искренней, сокровенной – меняет жизнь удивительным образом. Жизнь превращается в любящую матушку, что стремится подложить тебе побольше самых лакомых кусочков. Единственно приемлемая в жизни ненасытность – ненасытность красотой и чудесами. И этот прекрасный голод заворачивает русла наших жизней в потрясающие места.
Давайте мечтать, и мечты наши превращать в цели и начинать к ним движение! Давайте видеть красоту! Давайте наслаждаться красотой и многообразием этого дивного мира!
Да, а вы, часом, не скучаете по лету?
