Они вошли в мою жизнь втроем, как нечто целое – Е.Евтушенко, А.Вознесенский и Р.Рождественский. Они тянули в послеоттепельный СССР (я начал их осознанно читать, гоняться за их сборниками года с 1969-1970) нить из русского серебряного века и советской поэзии 1920-1930-х г.г. (ранние Маяковский, И.Сельвинский, В.Луговской, Н.Тихонов, С.Кирсанов).

Для меня это было очень важно, поскольку эта нить связывала меня с, выражаясь современным языком, лучшим – романтическим, устремленным в будущее, обновлявшим мир и человека – периодом коммунистического проекта. На фоне начавшей подгнивать и плесневеть советской действительности 1970-1980-х г.г. эта ориентация на «социализм с человеческим лицом» казалась и смелой, и продуктивной, и обнадеживающей.

Потому пути этой троицы разошлись, они – каждый по-своему — более или менее вписались в эпоху, и мой интерес к ним пошел на убыль. В моих предпочтениях их потеснили сначала В.Высоцкий, потом И.Бродский.

 

 

Но в начале 1970-х я зачитывался ими, знал наизусть километры их стихов и поэм. На какой-то период их стихи стали частью моей внутренней жизни. Частью, наверное, не самой главной и важной, но обязательной и необходимой. Помню, как в году 70-м или 71-м Виктор Карачев, учившийся на литфаке УГПИ на 2 курса старше, дал мне «на ночь» почитать «Один день Ивана Денисовича» Солженицына (экземпляр в свое время изъятого из оборота номера Роман-газеты) и донельзя затертую и зачитанную машинописную копию «Автобиографии» Евтушенко, вышедшей в 1963 г., кажется, во Франции. Эффект от чтения был схожий.

Евтушенко был в этой компании, пожалуй, самым хлестким, громким, разнообразным. Он выбрал для себя рискованный путь поэта-комментатора горячей, на наших глазах рождающейся и формирующейся реальности. Это привлекало к нему внимание. Но это же оборачивалось многоглаголанием, поверхностностью, когда эмоциональный напор брал верх над глубиной мысли и мастерством ее выражения.

Была в нем и какая-то хорошая, почти детская, наивность, связанная с умением смотреть на вещи прямо, без искажающих линз и условностей. Наверное, поэтому он не стеснялся сентиментальности, общих мест, разговора о состояниях души, которые многие из нас предпочитали обходить в разговоре как банальные.

Но когда в его стихах счастливо совпадали точно найденная интонация, хорошо продуманная и прочувствованная тема и нужное слово, рождались очень сильные вещи – «Окно выходит в белые деревья…», «Любимая, спи…», «Сережка ольховая…», «Идут белые снеги…».

Поэтом он был сверхпродуктивным и очень неровным. Но 10-15 почти безупречных стихотворений у него есть. В присутствии Державина, Пушкина, Блока, Есенина, Маяковского это очень много.

Литературовед, кандидат филологических наук, член Союза писателей России